Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
Всем хорошо единственное на данный момент бумажное издание повести Эдуарда Веркина «Осеннее солнце» от московского издательства «Волчок» – отличная бумага, превосходная верстка, запоминающаяся обложка, занятные иллюстрации, – но все же один изъян имеется. Зачем-то в книге есть послесловие Лизы Биргер, в котором разъясняется, о чем же повесть Веркина. Достаточно неуклюже раскрыв смысл парадоксального названия (действие происходит летом, но солнце почему-то осеннее), Лиза Биргер быстро сводит текст к метафоре нелегкой судьбы России. Так тревожная и трепетная повесть о последнем лете детства оборачивается актуальным социальным высказыванием. Это простая и словно бы очевидная интерпретация, потому многие подхватили ее. Ну, а там и проложить мостик к деревенской прозе, к тому же Валентину Распутину с его «Прощанием с Матёрой» не сложно. Очень даже легко. Прямо хоть за школьное сочинение садись, материал более чем подходящий. И фактура что надо, и цитат можно натащить больше, чем понадобится. Фокус в том, что делать этого не стоит. Интерпретации могут завести далеко (в конце этого текста будет приведен пример), вот только перед нами книга, интерпретировать которую не надо. Тут все означает ровно то, чем является. Этакая буквальная вселенная, взгляд ребенка на сложный мир и тому подобное. Но Постоянному Читателю Веркина чисто инстинктивно интерпретировать хочется, автор его к этому своими постоянными фигурами умолчания приучил. Что ж, в данном случае придется отучиваться.
Где-то в Центральной России затерян крохотный хутор Туманный Лог. Когда-то это была процветающая деревня, но теперь тут живет всего три семьи. Семья Васькиных, семья Дрондиных, и семья Шныровых. В первой растет четырнадцатилетний Ваня по прозвищу Граф. Во второй – тринадцатилетняя Наташа. А в третьей – тринадцатилетняя же Саша. Всех троих связывают непростые отношения, которые восходят к девятнадцатому веку. Дрондина и Шнырова на дух друг друга не переносят, не могут вместе и пяти минут без ссоры провести. Вражда эта вроде бы проистекает из вековечной вражды их семей (на эту тему в первой главе есть очень смешное отступление), но ближе к финалу нам дают понять, что возможно это все чувства к Ване так выражаются. В какой-то момент было решено, что Дрондина и Шнырова дружат с Ваней по очереди: день Дрондиной, день Шныровой, день Дрондиной, день Шныровой… И далее в бесконечность. Сам же Ваня происходит из рода помещиков, которым когда-то принадлежал Туманный Лог. А еще им принадлежали предки нынешних Дрондиных и Шныровых. Несмотря на то, что Ваня демонстративно отстраняется от всех этих перипетий, он никогда не забывает о своем происхождении. Не просто так он однажды замечает: «…я, как добрый владетель и сюзерен, должен был заботиться о своих поселянах». Он и впрямь заботится о девочках. Такие вот декорации, такие вот обстоятельства: девчонки ругаются, парень старается их примирить, а лето будет длиться долго-долго, чтобы неожиданно закончиться (лето всегда так делает, особенно, когда ты подросток).
В «Осеннем солнце» подчеркнуто словно бы ничего не происходит. И действительно, что особенного может случиться в захолустье, где даже Интернет нормально не ловит? Тут поездка в соседний город уже событие (Ваня отвезет туда по разным причинам по очереди и Дрондину, и Шнырову, это будут очень смешные эпизоды). Но это не делает книжку скучной. Веркин с поразительным мастерством описывает все эти каждодневные дела героев: походы в лес, сбор ягод и грибов, рыбалку, девчачьи ссоры, короткие перемирия, чтобы во время дождя в настолку сыграть. Жизнь идет своим чередом: цветы цветут, травы растут, желуди созревают, зайцы скачут по полям, пчелы собирают мед. Веркин погружает читателя с головой в этот вечный ток, фиксирует внимание на мелких деталях, так точно описывает пейзаж, что перед глазами встают тополя, которые когда-то посадил Ванин прадед, вернувшейся с войны, той самой войны, конечно. А еще тут частенько что-то прячется в уголке глаза, словно есть обитатели, этакие автохтоны, которые не хотят, чтобы их заметили. Но эта не та мистика, которая требует обязательного разрешения. Просто походите в одиночестве по лесам и полям, в какой-то момент точно поймаете подобное ощущение. Что-то постоянно ускользает из поля внимания, всегда оказывается незамеченным, но, наверняка, есть.
Туманный Лог представляет собой герметичный, отдельный от цивилизации мир. Недаром же Ваня, от лица которого, кстати, ведется рассказ, нарисовав в финале карту этого мира, оснастил ее всеми маркерами старинных карт. В верхних углах солнце с луной, а внизу – всякое зверье. Вот только кракены с левиафанами в Туманном Логе не водятся, поэтому Ване приходится изобразить вместо них собаку Дрондиной и козу Шныровой. Этот мир в чем-то удивительный, а в чем-то обыкновенней не придумаешь неуловимо напоминает деревню из второй части «Кусателя ворон». И, вообще, по книжке рассыпаны всякие символические отсылки к другим вещам Веркина: начиная от палеонтологических артефактов (как в «Герде», только там был не след динозавра, а окаменевшие трилобиты), заканчивая колоколом, который может исполнять желания (как телефонная будка в «ЧЯПе», тут и там в некотором смысле надо позвонить). И как всегда Веркин пишет о провинции абсолютно не модно, без всякой чернухи и отчаяния. Пусть жизнь и не устроена, но она все равно прекрасна. Да, все тут приходит в упадок, отцы на вахтах, матери устали шить трусы на продажу, но вокруг почти волшебный лес, яблок уродилось больше, чем когда-либо, за каждым поворотом маленькое открытие.
Нет, только не подумайте, что Туманный Лог — это рай на Земле. Веркин не выписывает этакий парадиз, место, в котором все могли бы быть счастливы. Несмотря на общий оптимистичный настрой, несмотря на все эти обыкновенные чудеса, несмотря на бесчисленное количество простых радостей, в «Осеннем солнце» есть еще и ощущение тревоги. С самого начала проскальзывают намеки, что все тут должно скоро закончиться. Это остро чувствуют девочки, Ваня же пытается не обращать внимания. И тревога эта не оказывается беспочвенной, увы, все так и есть. В третьей части, действие которой происходит уже в августе, на исходе лета, Веркин вокруг этого накручивает, конечно, чего-то инфернального, но так и не доводит до хоррора. Хотя, конечно, что-то странное происходит. Что-то неприятное. Что-то опасное. Даже Ваня вынужден признать серьезность ситуации. Ответов о том, кто же – или что же – выживает жителей Туманного Лога во внешний мир, автор не дает. Да они тут и не нужны.
«Осеннее солнце», прежде всего, про впечатления, переживания и чувства подростка. Это очень экспрессионистский текст. Есть тут и толика пантеизма: пусть вслух и не проговаривается мысль о том, что Бог пронизывает собой весь мир, но природа выступает в этой книжке буквально отдельным героем. Всему нашлось место на этих страницах: обидам и страхам, созерцанию мира, радости от вкуса земляники на губах, ночной духоте, утренней свежести, упоению от сбора грибов, вражде, любви, в конце концов, расставанию, чувству невосполнимой утраты, страху перед будущем, тоске по прошлому. Такова жизнь. И Веркин просто ее описывает. А актуальные социальные высказывания ищите в других книгах, пожалуйста.
Ну, а если все-таки хочется поинтерпретировать, если не получается от этого отказаться, то вот вам такая интерпретация: это история о подменыше.
Дальнейшее, конечно, понятно будет, прежде всего, тем, кто уже читал «Осеннее солнце», хотя особых спойлеров не случится, им тут просто неоткуда взяться.
В раннем детстве Ваня как-то заблудился в поле у подножья холма, на котором, собственно, и стоит Туманный Лог. Это его воспоминание, кстати, выписано весьма жутко, да уж, Веркин умеет напугать даже птичкой, которая странно смотрит. Все закончилось благополучно, испуганного мальчика сморил сон, а потом его вот такого вот спящего нашли и отнесли домой. Но бабушка Вани все понимала, чуяла, что это уже не ее внук. Правда, родители не хотели в это верить. А сам Ваня, конечно, с удивлением осознал, что забыл все до того происшествия, но, конечно, серьезно не относился к подозрениям бабушки. Так вот, мальца подменили. Не человек он. И если принять это на веру, то многое станет ясней.
Он не хочет уезжать, он изо всех сил цепляется за Туманный Лог, не нужны ему столицы, он пытается придумать способ сохранить родные места, все его прожекты на тему, как бы привлечь сюда туристов, нацелены только на одно, чтобы не пришлось уезжать. Ему тут привольно, он тут счастлив, это его место силы. Дрондина хочет уехать, Шнырова хочет уехать, наш герой не хочет даже думать об этом. Ему для ощущения полноты жизни достаточно сходить на голодную рыбалку, большего не надо. Возможно, девочки о чем-то да догадываются. Например, Дрондина, про которую известно, что она одно время наговорами успешно сводила бородавки и выводила перхоть, в какой-то момент замечает что-то страшное в лесу. А Ваня не понимает, что это на подругу нашло. Ему в лесу не страшно. Это его дом родной, его тут никто не обидит. Однажды лежа на берегу реки, он услышит чьи-то тяжелые шаги: «Хорошо бы лось, подумал я. Перебрался, бестолковый, через реку и шастает. Или кабан. Вывалился из леса, порыться на лугу. Или медведь, хотя откуда у нас тут медведь…». Ну да, обычный человек, конечно, вот так вот в такой ситуации будет лениво рассуждать… Хорошо бы медведь…
Такая интерпретация разворачивает и вопрос о том, кто же запугивает обитателей Туманного Лога, чтобы их прогнать, так, что ответ становится очевидным. В первой главе Шнырова заявляет: «Потому что тут все нафиг оптимизируют! Все!». Оптимизируют, да. Но не так, как это могли бы сделать какие-нибудь московские бизнесмены. Просто исконные обитатели этих мест, луговики и полуденницы, те, кто как раз и прячется в уголке глаза, решили вернуть себе территории. Пришла пора, с их точки зрения, окончательно прогнать людей, более не таится, все вернуть на круги своя. Должны уйти все люди, в том числе и Ваня, его судьба теперь иная, он-то был отдан в чужое племя. Ваня, конечно, против. Будет до последнего сидеть на своей веранде.
Кстати, эта интерпретация еще и делает крайне зловещим персонажем полицейского, который в какой-то момент придет в Туманный Лог на звук выстрела.
Если такой расклад нравится, его можно крутить дальше. Так и до метафоры сепарации дойдем. Одна печаль: все эти домыслы делают «Осеннее солнце» гораздо печальней, чем кажется на первый взгляд.
Но все это не отменяет вопрос про название. Так почему же все-таки «Осеннее солнце»? Тут же лето, июнь, июль, август, жара, никакой прохлады. Кажется, ответ проще, чем многие думают. Просто Веркин так назвал некоторое чувство, которое пронизывает всю книжку. Именно так – осеннее солнце. Ведь мы помним, «Осеннее солнце», прежде всего, про чувства и ощущения.
Что случилось бы, если бы Фанни Каплан убила Ленина? Как развивалась бы Русь, если бы Александр Невский не смог отбить нападение тевтонских рыцарей? Открыли бы Америку, если бы первая экспедиция Колумба попала в шторм и затонула? Именно так формируются фантастические допущения в жанре альтернативной истории. А потом уж авторы принимаются фантазировать: кто-то старается быть все-таки реалистичным, а кто-то кидается во все тяжкие. Подобных же вопросов можно придумать великое множество. В конце концов, какой-то динозавр мог бы раздавить не ту бабочку. Тут, конечно, есть большой соблазн воротить горы, чем глобальней предположение, тем, кажется, интересней будет. А вот Рустам Кац крайне скромен: у него в СССР всего лишь одобрили на государственном уровне в качестве единственно верного литературного течения не соцреализм, а научную фантастику. Кажется, что бы изменилось особо? По Кацу – всё. Или если присмотреться, то ничего. И это, конечно, наводит на ряд размышлений.
В этой книжке все не то, чем кажется. Начиная с формы…
«История советской фантастики» написана в виде популярной монографии. Есть сведения, что это многих ввело в заблуждение: после первой публикации в 1993-ем году в Издательстве Саратовского университета, на эту книжку ссылались во всяких диссертациях по истории советской литературы. Факт диковатый, но легко представимый: знаем мы, как порой для увеличения списка использованной литературы в него пихают что не попадя, главное, чтобы по названию хотя бы косвенно подходило.
…и заканчивая именем автора.
На самом деле «Историю научной фантастики» написал Роман Арбитман, человек, широко известный в узких кругах, безжалостный литературный критики, циник и мистификатор. Он всегда был склонен к хулиганству (порой злому), и «История советской фантастики» именно такова. Перед нами достаточно радикальная шутка, этакая выходка плохиша-интеллектуала, в которой досталось всем – и классикам с современниками, и реалистам с фантастами, и талантам с бездарностями. Безусловно, есть большой соблазн ко всему этому всерьез не относиться, тем более что сам автор как бы на это подбивает, снабжая свою фейковую монографию послесловием, в котором журит себя самого. Но на самом деле все это для отвода глаз, Арбитман, скорее всего, был крайне серьезен, когда сочинял свой опус в жанре все-таки не альтернативной истории, а альтернативного литературоведения (форма важна!), которое всегда находится в жесткой связке с историей. Он говорил важные вещи про недавно сгинувшую страну (напомним, на дворе был 1993-ий год), а точнее фиксировал вполне популярную тогда точку зрения на советскую историю и литературу. Историкам и культурологам, которые прямо сейчас занимаются проблематикой девяностых, стоит обратить внимание на рассматриваемую книгу. Вполне себе документ эпохи. Соответственно, можно легально добавить в список использованной литературы.
«История советской фантастики» у Арбитмана вышла очень смешной, но для того, чтобы проникнуться всеми этими хохмами и пародиями, надо, конечно, быть в курсе дела: знать историю советской литературы, быть знакомым с текстами основных ее персоналий, иметь представление о советском фэндоме и т.д. В тексте много всяких внутренних шуток, которые сложно расшифровать, но есть и очевидные. Прекрасно же, что на Первый Съезд советских писателей пригласили Герберта Уэллса. А ведущие советские реалисты писали романы про завоевание Луны. Особенно хорошо то, как автор выворачивает все их опусы так, что они становятся фантастическими с минимальным изменением в сюжете. В этом мире не могли возникнуть классические КЛФ, зато из чувства протеста народ мог бы писать традиционную реалистическую прозу. Сразу представляется этакий кружок диссидентов, рассуждающих о том, что пришла пора вернуться с небес на Землю, заняться в литературе актуальными темами повседневной жизни человека. Арбитман весьма вольно распорядился биографиями реально существующих людей. Некоторым досталось весьма и весьма, словно автор сводит с ними какие-то счеты (эх, Кира Булычева-то за что?!). А еще он придумывает самых разных писателей, дает им ироничные биографии, но не без того, чтобы это были типичные представители своей эпохи. Тут, конечно, надо держать ухо востро, а то можно случайно принять какого-нибудь реально существующего товарища за выдуманного.
Подытожив, можно сказать, что перед нами изощренная постмодернистская игра, крайне необычно оформленная. По сути, это роман, прикидывающийся монографией. Сам по себе текст полон ловушек, аллюзий, но при этом он остается занимательным. А сейчас – на некоторой временной дистанции – он еще и дает нам возможность заново подойти к оценке событий не только советской истории, но и взглянуть на девяностые, скажем так, с освежающей точки зрения. Тут бы остановится, но есть еще одна деталь, которую надо упомянуть.
Так вот, несмотря на то, что на страницах «Истории советской фантастики» нашлось место и Солженицыну, и Дудинцеву, и Аксенову и многим другим, вы не найдете здесь Ивана Ефремова и братьев Стругацких. Арбитман просто вычеркнул их из литпроцесса, ни разу не упоминул. В его альтернативной истории советской литературы этих писателей просто нет. Порой стоит задуматься не о том, что сказано прямым текстом, иногда интересно как раз то, что не сказано. Здесь именно такая история. Можно же было вволю подурачиться, перепредумывая биографии Ефремова и Стругацких. Однажды-то Арбитман уже сочинил статью-мистификацию о том, что Ефремов был английским шпионом (многие, конечно, поверили). Но нет. То ли Арбитман относился к ним с большим уважением (есть все-таки сомнения), то ли предполагал, что в таких вот условиях – научная фантастика стала идеологией – они просто не смогли бы сформироваться в качестве литераторов. В любом случае это отсутствие порождает весьма тревожную фигуру умолчания. Какой-то неприятный мир получается, если в нем не нашлось место книгам про Великое Кольцо и Мир Полдня.
Давным-давно, в конце нулевых, мне привелось однажды прогуляться по одному крайне запущенному парку. Следы самой разнообразной человеческой жизнедеятельности были буквально повсюду. Тогда-то в мою дурную голову и пришла мысль, что стоило бы написать книгу в жанре «мусорного фэнтези». Виделось это в весьма новаторском ключе. То бишь необходимо было сохранить вот такой вот ландшафт — автомобильные шины на полянках, горы пластиковых бутылок на берегу речек, окурки в остатках костров, использованные презервативы под каждым кустом, обломки стульев, мешки со строительным мусором, битый кирпич, клочья полиэтилена повсюду, грязная одноразовая посуда, покрытые коростой неизвестного происхождения пустые бутылки повсюду — и населить этот ландшафт всякой фэнтезийный живностью. Можно себе представить, какими были бы в таком мире тролли, гномы и эльфы. Идея казалась перспективной. К счастью, я так и не взялся ее реализовывать, ведь на тот момент Эдуард Веркин уже написал «Место Снов». Мусора в этом романе все же не так много, без использованных презервативов обошлось, но ощущение то, что нужно, — герои блуждают по вот такому вот захламленному пространству. В общем, спасибо автору, идея отработана, книжка есть, причем очень даже неплохая.
В те же годы мне приходила в голову идея, что было бы забавно построить фэнтезийную историю по принципу того, что частенько происходит на больших ролевых играх. Там народ приключений ради ходит-бродит между разными локациями, порой без цели особой. Есть в этом особое ощущение этакого расслабленного тусилова. У меня нет информации о том, участвовал ли когда-нибудь Эдуард Веркин в таких мероприятиях, хотя в «Месте Снов» ролевиков не самым лестным образом упоминает: «Перец говорил странно и непривычно для своего обычного стиля. Зимин стал подозревать, что вполне вероятно, он даже обучался в вузе, несмотря на юность лет. Может, на подготовительном отделении, а может, просто вундеркинд. А на досуге ходил в круг эрпэджэшников, что забивают стрелки в пригородных парках и носятся по этим паркам в картонной броне и с мечами, выточенными из тракторных рессор. Пишут друг другу непонятные записки на финно-эльфийском языке, а потом, опившись самодельным элем, всаживают друг другу между глаз длинные стрелы с пером попугая...». В любом случае вот это вот расслабленое ощущение на ролевой игре в романе присутствует. Спасибо автору, и эта идея отработана, книжка есть, причем очень даже неплохая. В общем, получилось два в одном. Это, конечно, хорошо.
Кстати, тот парк через некоторое время облагородили, вычистили, в общем, все хорошо, есть где погулять и не натыкаться при этом на всякий хлам различной степени распада.
Такова общая атмосфера «Места Снов», разумеется, надо принимать во внимание, что я ее описываю через призму своей оптики, у каждого читателя будет по-своему. Тем более что сама по себе книжка дает огромную степень свободы для этого «по-своему». Но не атмосферой одной жива литература, потому стоит рассказать еще и о сюжете с персонажами да и про стиль авторский не забыть.
Сюжет тут проще не придумаешь. Написано великое множество книжек с таким вот сюжетом. Главный герой — Зимин — и его дворовой приятель — Ляжка — случайно — а как же иначе? — оказываются в одной компьютерной игре. Вставили диск в дисковод, запустили игру на компе, на экране появилась надпись «Добро пожаловать в Сон!», нате вам. Достаточно быстро выяснилось, что вернуться назад вряд ли получится. А еще выяснилось, что пространство игры местные обитатели (как аборигены, так и такие же попаданцы) называют Страной Мечты. Есть даже версия, что это вовсе не игра, а некое параллельное пространство, путей в него много, они разнообразны, одни так попадают, другие — сяк, нашим героям просто путь был проложен через игру. Но версии версиями, а множество чудес поджидает путника в Стране Мечты. А еще множество опасностей. Зимин и Ляжка против воли отправляются в путь, надеясь найти-таки выход обратно в свой мир. Собственно их странствиям и посвящена книжка.
Какого-то особого сюжетного стержня нет. Перед нами этакое роуд-стори в достаточно безумных декорациях. Сделано все это весьма небрежно. Сюжетные хвосты торчат в разные стороны, подвешенные ружья не стреляют, линии некоторых персонажей просто обрываются, есть некоторое количество намеков на то, что все тут гораздо сложней и даже мрачней, но Зимин ничего конкретного так и не узнает. Да, «Место Снов» не только первая по-настоящему крупная вещь Эдуарда Веркина, это еще и первая часть достаточно объемного цикла «Хроника Страны Мечты». Поэтому есть большой соблазн всю эту недосказанность повествования принять за разметку территории и подготовку читателя к глобальным событиям дальнейших книг, но, пожалуй, некоторая законченность этому тексту не помешала бы, только улучшила бы.
Стержня нет, но зато есть рост героя. Зимин взрослеет, мужает, учится подтягиваться, из ничего особо собой не представляющего среднестатического пацана, увлекающегося компьютерными играми, превращается в человека с определенными взглядами на жизнь. Все это неудивительно, жанр подросткового фэнтези обязывает, воспитательный момент должен присутствовать, вот Эдуард Веркин и отрабатывает. Ляжка тоже повзрослеет, он тут, пожалуй, второй по важности персонаж, но так, как не надо. Антипримеры тоже нужны, автор понимает, что только так и можно показать правильность пути главного героя. В общем, здесь все сделано верно, прямо-таки образцово.
Вообще, персонажи в «Месте Снов» гораздо сложней, чем кажется на первый взгляд. Эдуард Веркин в начале рисует их этакими типичными раздолбаями: Зимину, вон, ничего кроме компьютерных игр вроде бы и не нужно, а тот же Ляжка ведет себя, как абсолютно асоциальный элемент. А потом он же вдруг начинает цитировать (пусть и искаженно, в этом и задумка) всяких классиков от Шекспира до По. Да и Зимин порой проявляет поразительную эрудицию. Эффект от этого наступает странный, как-то не по себе становится. Но, согласитесь, ведь есть что-то прекрасное в том, что одна из девочек, встретившихся Зимину с Ляжкой, взяла себе имя Лара в честь «Доктора Живаго». Не в каждой подростковой книжке такое встретишь. Вероятно, только в «Месте Снов».
Более того, если внимательно вчитаться в текст, то окажется, что всяческих аллюзий и нетривиальных шуток тут предостаточно. Можно даже решить, что это такой хитрый ход, чтобы и взрослому читателю было интересно. В конце концов, подростковые книжки не только подростки читают, но и их родители. А порой только они. Но как-то не получается подозревать Эдуарда Веркина в такой расчетливости, все время кажется, что он просто так мыслит, это его манера построения текстов, хорошо, что она подходит читателям всех возрастов.
Вот этот вот путь считывания и расшифровки ассоциаций может завести далеко. Именно это и случилось со мной. В какой-то момент я понял, что «Место Снов» сильнейшим образом напоминает мне одну далеко не подростковую вещь, а именно «Град обреченный» братьев Стругацких. Ощущение это крепло по мере чтения, отвертеться не получалось. А в финале и вовсе достигло апогея. Возможно, это у Эдуарда Веркина получилось не нарочно, в конце концов, всякая история странствия, как пути к пониманию себя, архетипична, и тут не со Стругацких надо спрашивать, а с коллективного бессознательного. В любом случае сравните, сравнение это точно может привести к не самым однозначным выводам по поводу «Места Снов», а еще многое способно объяснить. Вот так вот странно, кружным путем высвечивается один текст за счет другого. По крайней мере, моя оптика не препятствует такому подходу в данном конкретном случае.
В целом «Место Снов» написано превосходно, читается легко, есть много смешного. И поразмышлять, как вы уже, думаю, поняли, есть над чем. Но все равно не получается назвать эту книгу творческой удачей. По одной простой причине: в ней есть по-настоящему ударные эпизоды, написанные с большой выдумкой, в техническом смысле весьма изобретательно, и вот эти вот эпизоды оттеняют, выделяют и как-то даже выпячивают эпизоды по сравнению с ними слабенькие. Основный изъян «Места Снов» в его неровности, и никакие достоинства не дают от этого отмахнуться, проигнорировать, сделать вид, что не заметил. Более того, если бы это была первая книга Эдуарда Веркина в моей читательской биографии, то, наверное, я вряд ли прямо захотел бы продолжить знакомства к творчеством этого автора. Но это не так. Я уже прочитал «ЧЯПа», «Кусателя ворон», «Герду» и «Пепел Анны», вот теперь и «Место Снов», потому, конечно, буду продолжать. Никуда не денусь.
Недалекое будущее, хотя возможно, альтернативное настоящее, абсолютно неважно на самом деле, в общем, условная европейская страна, кажется, все-таки Англия. Нам дают понять, что уже много лет идет война, четкое впечатление, что гражданская. Авель и Морган (на всякий случай, чтобы было понятней: Авель – мужчина, Морган – женщина), владельцы старинного замка, пытаются спастись бегством, так как понимают, что в их древнее жилище могут вот-вот завалиться мародеры, а тогда, сами понимаете, скорее всего, их убьют. Далеко Авелю с Морган уехать не получается, их останавливает группа солдат под предводительством женщины-лейтенанта. И не просто останавливает, поворачивает назад, лейтенант собирается осесть в замке, устроить в нем базу, возможно, продержаться до конца войны. Герои не сопротивляются, покорно берутся за роли хозяев-пленников, того, отчего они, собственно, и пытались бежать. Ситуация усугубляется тем, что лейтенант явно положила глаз на Морган, а та и не против, Авель тоже вроде бы не рыпается, почти наслаждается ситуацией, пусть он с Морган и состоит в интимных отношениях (там на самом деле все сложней, но тут уж читателю надо быть внимательным и следить за намеками). Сложившаяся комбинация не несет ничего хорошего героям. Будет мрачно, драматично, порой так тошно, что особо трепетный читатель может и не дочитать. Тем не менее, говорить об этой книге стоит все-таки без всякого трепета.
Есть тексты, которые прямо-таки требуют, чтобы их интерпретировали. Их авторы внимательно относятся к деталям, раскидывают там и тут всевозможные символы, а еще старательно умалчивают о важных моментах. Мол, читатель, не ленись, тут тебе не развлечение, а серьезная такая работа, сотворчество, если ты не понял. «Песнь камня» Иэна Бэнкса похожа именно на такой текст.
Написано плотно, витиевато, перегружено. Рассказ ведется от лица Авеля, который не стесняется демонстрировать свой философский склад ума. А еще он вполне может в самый разгар какой-нибудь напряженной сцены кинуться в воспоминания. В общем, темп неровный, стиль сложный, сделано это предельно нарочито. А чтобы вам и вовсе было непросто, как только речь заходит о Морган, Авель переключается с первого лица на второе. В общем, весь роман представляет собой этакий монолог, адресованный Морган. В какой-то момент – когда уже будет поздно – стонет ясно, по крайней мере, почему Авель обращается не к гипотетическому читателю, а именно к Морган.
Бэнксу явно мало того, что сами по себе имена Авеля и Морган тянут за собой вереницу всевозможных ассоциаций. Первый убитый человек, брат Каина и всякое такое. Сестра короля Артура, чаровница, желающая ему гибели, по одной из версий и вовсе мать его сына Мордреда. С этим, конечно, терпеливый читатель может вволю порезвиться. Тут еще и многозначительное отсутствие имен у других персонажей. Лейтенант так и останется лейтенантом, даже большой буквы не удостоится. Ее солдат мы знаем исключительно по кличкам: Карма, Жертва, Призрак, Умереть-бы, Одноколейка etc. Только старый слуга семьи Авеля удостоился имени – Артур. Но это столь нарочито, что даже интереса особого не вызывает.
Все это столь многозначительно, что легко растеряться, если ничего особенного в тексте не рассмотрешь. Играй с именами, не играй с именами, вчитывайся в словесные кружева Авеля, или проглядывай по диагонали (иногда очень хочется), да хоть график динамики развития сюжета рисуй, все равно ничего неожиданного и необычного в «Песни камня» не найдешь. Щурься, не щурься, а все тут обманчиво просто: и сюжет, и смысл, плавающий на поверхности. В какой-то момент читатель может подумать, что Бэнкс просто в очередной раз издевается, это все специально, чтобы разозлить, вызвать досаду. Но, право слово, нельзя исключить, что автор так все закрутил, что сам себя перехитрил.
И вот, что мы имеем.
Сюжет проще не придумаешь. Солдаты захватывают некий замок вместе с хозяевами. Сначала они все ведут себя приличней не бывает, но тонкий налет цивилизации будет быстро смыт тутошними дождями. И, как говорится, понесется! Но это уже ближе к финалу.
Очевидно, что Авель с Морган олицетворяет собой просвещенную Европу. Старинный дворянский род. Ум и страсть к извращениям, чувство прекрасного и полное безволие. Их мир рушится под натиском подлинного варварства, а они ничего не могут с этим поделать. Примитивное раздробит и уничтожит сложное, человечество ни раз такое видело. А уж сколько про это написано! Да и фильмов снято.
Общество, безусловно, должно было долго развиваться, чтобы породить вот таких вот Авеля с Морган. Но коль все так происходит, ясно, что его Золотой век давно уже прошел, такая цивилизация может заниматься в принципе только одним: гниением. Авель и Морган фактически сами приводят себя к незавидной судьбе, но они даже не возмущены таким поворотом, в некотором смысле они любуются происходящим. По крайней мере, Авель это открыто декларирует. А варварам некогда, им тут надо еще и замок разрушить. Хотя все мы понимаем, что цивилизация, конечно, погниет, погниет, а потом и новые ростки пустит. А потомки выживших варваров преспокойно через несколько поколений пойдут по стопам Авеля и Морган. В конце концов, война вроде бы не ядерная, так что, шанс есть. В общем, все, как завещали Освальд Шпенглер с последователями.
Нет, конечно, надо отдавать себе отчет, что вся эта циклическая концепция развития истории представляет собой лишь абстракцию, модель. На деле все сложней, потому с ней не только хочется, но и надо спорить. Правда, в данном случае это было бы ненужным отступлением. Просто зафиксируем, что «Песнь камня» представляет собой незначительный комментарий к «Закату Европы» Шпенглера, этакую маргиналию на полях великого трактата. А одновременно с этим – еще и абстрактный пример литературы загнивающей цивилизации, переусложненный, вырожденный, практически мертвый. Безусловно, форма в этом случае прекрасно соответствует содержанию. Ничего нового читатель, конечно, не получил (за практически век все мы как-то утомились от разговоров про закат Европы), а вот Бэнкс продемонстрировал свои недюжие профессиональные навыки. Будем надеяться, что иного и не преследовал.
Главное ощущение после прочтения «Чертежа Ньютона» Александра Иличевского: противоречиво и неоднозначно. То есть, конечно, перед нами образец того, что критики называют «большой литературой». В конце концов, не просто так этот роман в 2020 году занял первое место на премии «Большая книга». Тут и темы глобальные поднимаются, и копает автор глубоко, и написано с точки зрения стиля весьма и весьма хорошо. С другой стороны, в финале возникает впечатление, что вот поговорил с начитанным человеком, неглупым, способным поразить широтой взглядов, но от беседы этой в голове возникла какая-то противоестественная пустота. Во многом это может быть связано с тем, что «Чертежу Ньютона» отчаянно не хватает живых персонажей, скажем так, живости самой по себе. И это учитывая, что личная история героя-рассказчика занимает вполне себе объемную часть повествования, более половины текста, если уж на то пошло.
Перед нами роман-травелог: главного героя мотает по США, Гималаям и Израилю с редкими заездами в Москву. Ездит он по миру не развлечения ради, он – известный физик, потому то на конференции, то на исследовательскую станцию, вот в таком вот духе. Но в Иерусалим герой едет потому, что проживающий там его отец вдруг взял да и исчез. Но даже поиски отца приводят героя к науке, к тому, что его больше всего занимает, к разгадке «проблемы темной материи». Все это надо читать гораздо шире: герой ищет Бога. А чтобы читатель точно в этом не усомнился, Иличевский не поленился оснастить свой роман атрибутикой магического реализма: главный герой – и не только он – видит всевозможных духов, не особо их боится, включает в свою систему координат, вполне нормально с ними сосуществует. Кажется, здесь в текст может ворваться эзотерика самого пошлого характера, но у Иличевского хватает чувства вкуса не идти по стопам Карлоса Кастанеды или Николая Рериха в том виде, который мы можем обнаружить у ревнителей их идей. На страницах «Чертежа Ньютона» вполне гармонично соседствуют поэтичные описания природы, путевые анекдоты, биографические очерки и воспоминания героя о своей семье и – в первую очередь – об отце. Несмотря на определенную фрагментарность, нет ощущения разрозненности, вполне себе цельный роман. Хотя некоторые эпизоды, пожалуй, выписаны с большим чувством, чем весь остальной текст. В этом отношении лучше всего вышли эпизоды о жизни андеграундной колонии в Лифте: тема интересная, образы запоминающиеся, ток жизни бойкий, про все это хотелось бы получить отдельный роман, или хотя бы повесть. Иличевский же ограничивается примерно полусотней страниц. И на том «спасибо».
При всем этом разнообразии материала, при всей этой смене ландшафтов «Чертеж Ньютона» сводится к исследованию взаимоотношений сына и отца (именно так: роман-то написан от лица сына, пусть тот и успел уже стать отцом). Параллель между поиском Бога и отца в данном ключе выглядит столь очевидной, что и говорить-то о ней скучно, хотя есть тут один любопытный нюанс. Бога герой ищет, прежде всего, у себя в голове, а вот отца ногами по всем израильским пустыням. Ментальное пространство таким образом приравнивается с физическому, а это в свою очередь смещает систему координат всего романа. А тут еще и духи всякие кишмя кишат… С другой стороны, рассказчик много говорит о своем отце с чисто биографической точки зрения. Его фигура предстает перед читателем во всей своей противоречивости и со всей тонко прописанной нюансировкой нависает над героем, текстом, миром, в конце концов. Опять же здесь не избежать все той же параллели с Богом, но и опять же это не интересно. А интересно то, как Иличевский демонстрирует, что рассказчик со всеми своими идеями, желаниями и устремлениями вырастает из личной истории своего отца. И жену он получает практически в наследство, и профессиональные интересы, по сути, проистекают из мировоззрения папаши, да и модель этакого странствующего паломника – оттуда же. Мы привыкли к тому, что отцы и дети спорят, это считается как бы естественным, такова уж людская природа. У Иличевского спора этого и нет, зато показано, как все мы зависим на всех планах от своих родителей, хотим того или же нет. Пожалуй, тут-то и таится главный нерв романа. Но он лишен всякого пафоса. Просто констатация факта, наблюдение, прежде всего, ученого. К счастью, Иличевский снова проявляет завидное чувство вкуса, учитывая, как эта тема может звучать сегодня, когда так много говорят о разорванности поколений и невозможности навести между ними мосты.
Вот и получается, что уже в середине романа можно легко догадаться, чем же закончится квест героя. Сюрпризов не будет.
Все это вполне может показаться и громоздким, и утомительным, отсюда и пустота в голове после прочтения романа, о которой было написано в самом начале этого текста. Автор был говорлив и тем самым утомил, пусть и блестяще справился с формой. Но имеется в «Чертеже Ньютона» еще кое-что – кроме всех этих философских игр, – а именно, Иерусалим. В художественной литературе есть почтенная традиция книг, в которых главным героем выступает город, где разворачиваются события. Не счесть романов про Москву, Санкт-Петербург, Лондон, Париж, Рим. И далее – в бесконечность. Иерусалим, конечно, тоже становился таким героем. В этом отношении «Чертеж Ньютона» роман не только про поиски отца, Бога и прочего, но еще и про него, про Иерусалим. Автора интересует и прошлое города, и его настоящее, заглядывает он и в его будущее. Сравнивая Иерусалим с книгой, он листает страницы археологических слоев, на чем-то останавливается, что-то торопливо пробегает. Но одно остается всегда в фокусе авторского внимания: то, как библейское не просто таится в памяти Иерусалима, оно как бы определяет всю его историю. Портрет города тут такой четкий, такой конкретный, но при этом пронизанный мистикой, что у читателя может создаться ощущение долгой-долгой прогулки по всем его улицам, площадям, скверам и переулкам. Потому можно сказать, что роман Иличевского представляет собой еще и идеальный путеводитель по Иерусалиму. Для кого-то, думается, в этом и обнаружится самая главная прелесть «Чертежа Ньютона». Автор данного текста явно из их числа.
облако тэгов
